Вскоре после своего возвращения из вынужденной политической эмиграции в 1913 г. Бальмонт начинает довольно активно ездить по стране с публичными лекциями на самую разнообразную тематику. Но наиболее известными из них стали «Океания» и «Поэзия как волшебство». И именно с ними поэт в ноябре 1915 г. посетил Екатеринбург в рамках своего турне по городам России.

Бальмонта, к слову, очень интересовали Урал и Сибирь, поскольку эти регионы воспринимались им как экзотические: с неопределенным, но, возможно, большим культурным потенциалом. Но когда 12 ноября 1915 г. поэт впервые оказался в Екатеринбурге, то, к сожалению, дальше вокзала ему уйти не удалось, поскольку он не получил заблаговременно разрешения на чтение лекций в городе. Поэтому он решил сначала отправиться в Пермь, потом в Тюмень, Омск и дальше в Сибирь, а уже на обратной дороге вернуться в Екатеринбург и прочитать свои лекции.

После Перми Бальмонт отправился, как и собирался, в Тюмень, а затем в Омск. Но по дороге дальше он получает разрешение на чтение лекций в Екатеринбурге, что резко изменило его планы. Он сразу же отправился в город на Исети, который, по его же словам, «приветствует меня, прежде чем я в него приехал».

Выступал поэт в зале Коммерческого собрания (сейчас на этом месте Театр музыкальной комедии), и об этих лекциях столичной знаменитости появились отклики в местных газетах «Зауральский край» и «Уральская жизнь». Первое, что показалось необычным и вызвало чрезвычайный интерес публики, — это сама наружность поэта, его умение строить и подавать лекционный материал. Все в нем было «выходящим за рамки установившихся представлений. Внешность: длинные до плеч пышные рыжие кудри, быстрые зеленоватые глаза, стремительная походка… Манера держаться: появился на сцене, слегка прихрамывая, с цветком в петлице, за кафедрой принял эффектную позу. Особенно вызывала недоумение его декламация стихов. Непривычно он произносил их. Медленно, с намеренной однотонностью…».

Первую лекцию — «Океанию» — слушатели восприняли как «ряд живых картинок», это — «полупоэма, полуэтнографический очерк, в котором причудливо сочетались стихи, ритмическая проза и беглые наблюдения туриста». «Образы, образы и образы сплетаются в запутанный клубок, — писал Н. Смуров. — <…> В этой лекции нет положений, которые бы лектор доказывал, или развивал, в ней есть только образная передача чувств, испытанных путешественником-поэтом, чувств изменчивых и разнообразных до беспредельности. Когда язык прозы становится слабым для передачи этих чувств, лектор начинает декламировать свои стихотворения и их музыкой, их созвучным ритмом стремится разбудить у слушателя чувства, однородные своим переживаниям. Это обстоятельство ставит лекцию К. Д. Бальмонта совершенно особняком, превращая в попытку поэта оторвать своих слушателей от прозы повседневной, мучительной и больной жизни и перенести в чудесную страну „Счастливых островов“, где все улыбка, и природа, и мощные моря, и люди солнечные, беспечные как дети».

С куда большим восторгом критики отозвались о второй части «Океании» и лекции, посвященной «волшебству поэзии», которые содержали не столько образный, сколько конкретный и фактографический материал: «Вторая лекция К. Д. Бальмонта отличалась от первой большим богатством конкретного содержания. Во второй лекции меньше образов, она несколько суше, но зато в ней есть идея, которую поэт стремился обосновать и доказать». В этом плане немалый интерес екатеринбургской публики вызвала звукосемантическая теория Бальмонта: синэстетическое восприятие гласных и согласных и его интерпретации конкретных букв. Каждую свою лекцию Бальмонт завершал стихами, после чего звучали продолжительные аплодисменты.

Своими итоговыми впечатлениями о лекциях в целом поэт образно и очень подробно делится в письме, посланном жене на обратном пути: «Я нашел в Екатеринбурге малоподготовленную аудиторию. В 1-й вечер я растапливал льды, во 2-й они растаяли, в 3-й, устроенный мною самим, была цветущая весна. Этот 3-й вечер был зерном того, что я намерен устроить в Питере и в Москве. Без какой-либо подготовки и утомленный предыдущими двумя ночами — уснул часа в 3−4, проснулся в 8, — я говорил в прозе, импровизации о связи Солнца и Луны с теми или иными, или, вернее, с одними и совсем разными другими, ликами чувств, мыслей и настроений. Читал страницы „Будем как Солнце“, „Ясеня“ и других книг. Построил воздушный мост от Луны к Смерти. Нарисовал два лика отношения к Смерти, тоскующее „Камыши“, „Лебедь“ и пламенно торжествующее „Гимн к Огню“. Спутал волшебно все величины рассуждения, введя в нить говорения слово Любовь, и вызвал взрыв восторга, завершив говорение страстно взволнованным чтением поэмы „С Морского дна“. Передо мной, в 1-м ряду, сидел высокий старик, военный врач, со своей женой. Когда я читал о том, как Русалка ослепла, она вся задрожала от внутреннего рыдания и, уронив голову на плечо к своему мужу, плакала до конца. Вот где и вот когда я поистине почувствовал, что старость бывает прекраснее юности».

Поездкой в Екатеринбург К. Д. Бальмонт остался не вполне довольным, поскольку ему пришлось отказаться от посещения Томска, Красноярска и Иркутска — городов, которые тоже представляли для него очевидный интерес. Екатеринбург же произвел на него впечатление города «сонного» и «отставшего в умственном отношении на целую четверть века по сравнению с жизнью столицы». Местная публика показалась ему некультурной: многие посчитали его футуристом, а другие не поняли его лекций или вообще не знали его имени. Но в том же интервью Бальмонт признался, что Сибирью он был разочарован гораздо больше. Например, Тюмень показалась ему населенной «какими-то троглодитами».

Хоть Бальмонт и был не вполне доволен тем, как прошло его пребывание в Екатеринбурге, но его появление здесь оставило след в культурной жизни горожан. Поэту удалось заинтересовать многих своим творчеством, произвести впечатление на публику. Его теперь, как следует, узнали не только в столице и центральных губерниях, но и на окраинах, что вполне могло поспособствовать росту его популярности. А в истории квартала 89 его появление осталось пусть и не очень известным, но важным событием, забывать о котором не следует.